Программу ведут журналист Елена Щедрунова и политолог Игорь Шатров.
Всегда говорили, что проблемы российской экономики связаны с тем, что мы слишком встроены в мировую экономику. Но сегодня в мире намечается путь на деглобализацию и развитие национальных экономик. На данный момент насколько российская экономика включена в мировую экономику? Или она за последнее время вышла из глобализации?
Олег Шибанов: Я бы сказал осторожнее: все, скорее, начали думать о том, что будет, если мировая экономика не станет развиваться так, как она развивалась раньше. Исторически, после 1947 года, казалось, что торговля, взаимодействие, мировые цепочки разделения труда — все это работает очень хорошо. Однако в последнее время, особенно с избранием президента Трампа, все эти вещи стали ставиться под сомнение. А насколько Россия смогла оторваться или не оторваться от мировой экономики? Здесь нужно быть очень аккуратным в суждениях, потому что, с одной стороны, отечественная экономика гораздо меньше стала зависеть от сырьевых рынков, но не потому, что мы вырвались из мировой экономики, а, скорее, потому, что рукотворно делаем важные вещи: ввели бюджетное правило, инвестируем в инфраструктуру и так далее. Мы внутри сами постарались отвязаться от мировых циклов. Но я бы не сказал, что нам нужно выходить из мировой экономики и делать все самим. Это в XXI веке сделать очень сложно. А вот постараться делать аккуратные шаги к тому, чтобы больше вещей были бы более внутренними и меньше зависели от внешнего мира, можно. У США прекрасная экономика, где экспорт и импорт, если поделить пополам, составляют не больше 15 % ВВП, а 85 % ВВП — это внутри происходящие вещи: услуги, производство товаров, которые они продают друг другу внутри экономики, и тому подобное. Россия, наоборот, встроена в мировую экономику гораздо сильнее. У нас в среднем импорт плюс экспорт пополам — это было 26 % ВВП все нулевые, и только сейчас эта цифра начала снижаться. Может быть, концентрация на том, что мы внутри производим и внутри же потребляем, это не так уж и плохо.
Но в США услуги в основном финансовые?
Олег Шибанов: Я тоже хотел так думать, пока не стал внимательно разбираться. На самом деле, что в США, что в Великобритании финансовые услуги составляют небольшую часть ВВП. Даже если вы прибавите страхование, то в США это 7,5 % ВВП. То есть, разговоры о том, что американская экономика — это экономика финансовых услуг, сильно преувеличены. Но влияние их большое. Прибыли у финансовых корпораций есть, и они имеют возможность тратить их не размазанно, как другие компании. Если у вас маленькая компания, производящая что-то сельскохозяйственное или предоставляющая какие-то медицинские услуги, она вряд ли сможет собрать миллиарды долларов, чтобы помочь избраться новому президенту.
Игорь Шатров: Мне кажется, что мы действительно преувеличиваем роль финансовых услуг в американской экономике. Во-первых, в США есть огромный военно-промышленный комплекс, а это производство. Во-вторых, сельское хозяйство США работает и обеспечивает страну. В-третьих, услуги в Америке не только финансовые, «Макдоналдс» — это тоже услуги и свое производство. В конце концов, услуги — это Голливуд и так далее. То есть деньги делаются в США не только на деньгах.
Олег Шибанов: Они делаются там вообще на всем.
Что собой представляет российская экономика после ее переориентации с внешних на внутренние источники развития?
Олег Шибанов: У нас тоже большая доля ВВП приходится на услуги. Но я бы не сказал, что за эти годы у нас произошли какие-то радикальные прорывы и мы стали производить телефоны, как у «Самсунга». Нет. Но мы спокойно развиваемся, особенно в тех отраслях, где появились точки роста. У нас часто говорят, что сельское хозяйство — это какая-то скукота. Да, в нем прибавленная стоимость может быть не такой большой, но все равно это довольно важный сегмент. Во многих не очень богатых странах, особенно в Азии, развитие сельского хозяйства существенно повлияло на то, чтобы люди там постепенно стали богатеть.
Действительно, у нас производство молочки существенно поменялось в положительную сторону, того же зерна. Но я бы сказал, что мы затормозились в целом. Все-таки экономика у нас растет относительно медленно. Нельзя сказать, что у нас есть отрасли, которые выросли за это время на 50 %.
А почему тогда у нас объем ЗВР (золотовалютных резервов) вырос?
Олег Шибанов: А вот это произошло как раз в результате действия бюджетного правила. Это история о том, что Центральный банк не ходит со своими интервенциями на рынок, а Минфин получает лишние налоговые доходы от нефти и газа — и ему надо крепко подумать, что с ними делать. Если их запустить в экономику, то рубль значительно укрепится, и тогда у нас значительно вырастет импорт, а отечественные товары проиграют конкуренцию, экспорт несырьевых товаров упадет, потому что крепкий рубль — это всегда сложности с продажами за рубежом. И здесь сейчас действует бюджетное правило: Минфин складирует существенную часть сверхдоходов от нефти и газа в Фонд национального благосостояния.
Игорь Шатров: А для чего складируются эти деньги? Ведь кроме ЗВР есть еще триллион неизрасходованных бюджетных денег с 2018 года. Это раз. Плюс в бюджете уже заложен профицит в размере 1 трлн 900 млрд рублей. То есть, у нас по итогам года 2 триллиона 900 млрд рублей останутся не потраченными, кроме ЗВР. Это же богатство, которое, можно сказать, транжирится подобным образом?
Чего же мы как кощей на злате сидим?
Олег Шибанов: Профициты технически все равно уходят в международные золото-валютные резервы. Но есть тонкость про триллион, который не израсходован. Эта сумма меня очень печалит, потому что, на самом деле, это то, что фактически изъято из экономического оборота и не проинвестировано.
Что касается ЗВР и для чего они нужны? Главный момент — это просто защита от кризисов. Те 7 % к ВВП, которые в Фонде национального благосостояния должны быть скоплены, служат для защиты, если США начнут проседать.
Мы все боимся какого-то обвала в мировой экономике?
Олег Шибанов: Мы не боимся, но мы их помним. Все-таки в 1998, 2008, 2014–2015 годах ЗВР пригодились. А вот по поводу того, что будет сверх 7 %, — этот вопрос обсуждается. И вот здесь интересно, потому что активно обсуждаются и инфраструктурные проекты, и экспортно ориентированные проекты, с помощью которых мы пытаемся поддержать наших экспортных производителей, которые будут продавать свою продукцию за рубеж. Причем тем странам, которые способны отдать деньги. Можно давать этим странам деньги в долг, чтобы они покупали наши товары, а потом они этот долг будут постепенно возвращать. В принципе, дискуссия о том, как использовать средства из ФНБ, означает дискуссию о том, как развивать отечественную экономику.
Вернемся к деньгам, которые остаются, к тому триллиону, что не потрачен, потому что не успели написать программы, не успели принять подзаконные акты и тому подобное. У нас же бюджет есть теперь трехлетний. Он вводился ровно для того, чтобы, если вы не смогли эти деньги выбрать, вам не нужно было снова ходить по всем инстанциям и что-то в них утверждать, деньги автоматом переходили на следующий год и вы могли их тратить начиная с января. Но почему-то опять не получается…
Олег Шибанов: Я уже ругал наши министерства и ведомства. Строго говоря, есть отдельные национальные проекты и национальные программы, которые были сильно недофинансированы в текущем году. И не потому, что государство денег не выделяло, а потому что израсходовать их не могли. Известно, что на программу «Цифровая экономика» до декабря только 20 % годового бюджета в итоге удалось потратить. Но с переносом средств — довольно тонкая история. Если я свой бюджет не освоил, потому что я не смог придумать какие-то интересные проекты, на которые можно было бы потратить деньги, так может эти деньги стоит перераспределить на более приоритетные проекты и не давать бюджет мне, который не сумел его потратить?
Но ведь очень часто говорят, что не потому не потратили, что проектов нет, а что документацию не успели подготовить. Каждый год у нас происходит одна и та же история, когда приходится в декабре выбирать фонды.
Олег Шибанов: Даже в корпоративном секторе, если у вас какие-то подразделения стали успешнее других с точки зрения инвестиций и с точки зрения отдачи от этих инвестиций, наверное, они и должны получать больше ресурсов в следующем году. С трехлетним бюджетом у нас история довольно давняя. Я помню, что еще в 2014 году принимался трехлетний бюджет, который оказался корректируемым много раз. Майские указы президента — это все-таки 2018 год. Я, конечно, все понимаю, сам работаю, не всегда полностью выполняя дедлайны, но очевидно, что с 2018 года прошло больше полутора лет. И если бумаги все еще не оформлены, значит, что-то происходит.
Игорь Шатров: Значит, не то было задумано, видимо, это нереализуемо, это какие-то фантазии.
Олег Шибанов: И вот тут я не знаю, что ответить на вопрос. Потому что в проекте «Цифровая экономика» все выглядит очень разумно. И там многие вещи вполне реализуемы. Но дальше начинается согласование. Пример — наше многострадальное 5G, про которое мы до сих пор в точности не знаем, как оно будет работать, на каких частотах и так далее. Это как раз история о том, что многие вещи требуют предварительного обсуждения. И, конечно, их надо обсуждать, условно, в мае 2018 года, а не в ноябре 2018 года.
Игорь Шатров: Такое существует не только в «Цифровой экономике», но и в других нацпроектах. Там, видимо, те же самые проблемы возникают.
Получается, что у нас сейчас в экономике проблема не в том, что денег не хватает, а в том, что у нас, как говорил кот Матроскин, ума не хватает.
Олег Шибанов: Ну или инвестиционных проектов. Надеюсь, умные мы все, но вот куда это все аккуратно распределить, мы пока не знаем.
Уж коли кто-то какой-то проект задумал, он должен думать не о том, что у вас будет завтра, а о том, что у вас будет на выходе. И что вам нужно согласовать проект с такими-то ведомствами, и уже на этапе, когда вы только начинаете разрабатывать проект, вы ведете переговоры, работаете с этими ведомствами. Я сейчас говорю про 5G-сети. А так получается, что вот мы дошли, готовы реализовывать, теперь нам нужны частоты. И мы идем к тем, кто этими частотами владеет. Но, ребята, когда вы только начали разрабатывать, вы не могли уже тогда к ним пойти?
Олег Шибанов: Когда готовились дорожные карты, все они выглядели разумно с точки зрения того, какие результаты хочет получить государство от своих проектов. Но меня тоже смущает, почему не было проговорено многое, что было совершенно очевидно с самого начала.
Игорь Шатров: Во времена Иосифа Виссарионовича это назвали бы саботажем. Ну а как иначе это назвать? Не похоже ли, что какая-то итальянская забастовка происходит?
Олег Шибанов: Не думаю. В министерствах и ведомствах тоже есть бонусы и премии, которые привязаны к результативности. Но я не знаю, как это у них внутри происходит. Однако такие люди не только премии не получат, но и могут быть уволены. К сожалению, исполнители не справляются. И те из них, кто отвечает за конкретные направления в работе, и в компаниях, и в государственных органах могут иногда распрощаться со своей работой.
Ощущение, что все пришивают пуговицы, а за костюм никто не отвечает. Кто должен отвечать в целом за костюм?
Олег Шибанов: Правительство в целом и премьер-министр лично. К сожалению, у нас качество лидерства у менеджмента на среднем уровне относительно невысокое. Компании борются за сотрудников, перекупают их, а вот в государственных органах, в том числе из-за более низких зарплат, заряженность на дело у людей ниже. Вообще заряженность на дело у человека либо есть, либо ее надо воспитывать в каких-то проектах, когда тот или иной человек еще учится в университете и так далее. Например, в «Лидерах России» есть много заряженных людей, которые хотят что-то сделать, но при этом средний менеджмент в министерствах и ведомствах такой (хотя они молодцы наверняка), что хочется им явно не всем. Мне кажется, что в этом году только один министр мог бы быть очень сильно обруган. Это министр спорта со всей этой историей, касающейся WADA.
х х х
Ведущий эксперт Международного финансового центра Владимир Рожанковский.
Как заканчивается год для мировой экономики?
Владимир Рожанковский: Год заканчивается на позитивной ноте. Но, честно, для меня лучше было бы что-то более нейтральное, поскольку этот позитив связан с новой беспрецедентной программой выкупа активов США, которая при этом не анонсирована как таковая. Она самая большая по объему с 2009 года — со времени начала так называемых программ количественного смягчения. Правда, теперь она называется «операция РЕПО».
А кто выкупает?
Владимир Рожанковский: Банкам достаточно активно предлагается ультракороткая денежная ликвидность под видом операции РЕПО. На самом деле, это не что иное, как количественное смягчение, всем нам хорошо известное, которое мы называем «вертолетными деньгами», только теперь в ультракоротком диапазоне. Фактически рынки снова на стероидах, все растет. Думаю, что расти будет все и дальше.
На фоне этого разворачивается скандал в Белом доме. Демократы готовят новые статьи по импичменту президента Трампа, идут какие-то торговые переговоры между делом с Китаем. Тут же между делом впаривают санкции за нарушения прав человека в Гонконге. Такое ощущение, что год вообще похож на нагромождение всего и вся. Тут и политика, и экономика. Притом все это в замысловатом виде формируется, что, честно говоря, напоминает какое-то невероятное строение в стиле постмодернизма.
А что России с того? Россия, как нам говорят специалисты и политики, этот год прошла очень неплохо, золотовалютные резервы — аж 500 млрд превысили и так далее.
Владимир Рожанковский: Думаю, что все это соответствует действительности. И это вдвойне приятно, потому что у нас это единственный год за последние лет пять, когда по итогам года рубль вырос по отношению к доллару. Такого не было с 2012 года. По итогам года курс рубля даже укрепился. Мы начинали год на отметке порядка 64,8 рубля за доллар, а заканчиваем год ниже уровня 63 рубля за доллар. Видимо, дали возможность россиянам немножко расслабиться перед Новым годом, что-то купить в виде подарков, а то как-то дарить конфеты своим ближним не всем удобно.
С другой стороны, мы всегда путаемся, когда оцениваем укрепление или ослабление рубля. Кто-то говорит, что рост — это здорово, кто-то говорит, что это, наоборот, опасно для российской экономики. Как вообще обстоят дела на самом деле?
Владимир Рожанковский: На самом деле, ситуация такая. Специалисты моей любимой британской компании Capital economics, обзоры которой я всегда жадно читаю и которая действительно без всякой политкорректности пишет о реальных процессах в мировой экономике, причем это не желтая пресса, а уважаемое издание, написали в конце ноября обзор с достаточно убедительными примерами, что все мы вошли в довольно неприятную эпоху деглобализации. Сейчас выживать будут те страны, которые смогут создать свою внутреннюю экономику, которая сможет функционировать в достаточно автономном режиме. И если будет возможность расширять внешнюю торговлю, это будет здорово. Но если такой возможности по причине торговых войн вдруг не будет, то необходимо будет пользоваться внутренними ресурсами. Так что нам, конечно, нужно сейчас стимулировать внутренний спрос.
Насколько российская валюта связана с нефтью на данный момент? Есть ощущение, что не такая уж прямая эта связь?
Владимир Рожанковский: Хотя нефть немного и выросла, она колеблется в диапазоне от 60 до 70 долларов за баррель марки Brent. На мой взгляд, это будет достаточно длительный процесс, потому что отметка $70 неприемлема для США, поскольку слишком дорогой бензин замедляет деловую активность в Штатах. США и президент Трамп хотят, чтобы нефть была пониже. В то же самое время отметка $60 вызывает большие проблемы у бюджетов стран, основанных на нефтеэкспорте, на петродолларе. В частности, у Саудовской Аравии. Все прекрасно понимают, что если саудиты сейчас вдруг окажутся в сложной ситуации с бюджетом, то последний оплот стабильности на Ближнем Востоке и в Персидском заливе рухнет — и просто может начаться война в Персидском заливе, учитывая сложную ситуацию у Ирана, который хочет вплоть до того, что собственную государственную криптовалюту выпускать, такая ситуация сложная из-за санкций. Саудиты — это сейчас единственный нейтрализующий фактор. И, по моему глубокому убеждению, Америка не может сейчас подложить свинью Саудовской Аравии в виде вторичного обрушения цен на нефть. Поэтому нефть будет в том же диапазоне в течение всего следующего года.
А у рубля совсем другая история. Просто все в течение двух лет, вжав голову в плечи, ожидали, что будут страшные санкции в виде отключения S.W.I.F.T. И это было бы весьма неприятным. Я просто попытался себе представить, будет это или нет, и я себя убедил, что это невозможно. Точно так же, как я изначально не верил в то, что VISA уйдет из России. Она не ушла из России, несмотря на все давление со стороны Белого дома. Ну и было понимание, что вряд ли отключение произойдет и вряд ли корреспондентские счета российским банкам иностранные будут блокировать. Потому что слишком уж сложная ситуация. В России много американского и европейского бизнеса, поэтому так не делают. Все понимают, что, может быть, будут какие-то персональные санкции, будут какие-то еще неприятные вещи, возможно, будут какие-то дипломатические стычки, но худшего, скорее всего, уже не будет. Поэтому рубль сейчас из себя пытается вычленить так называемую санкционную составляющую. В условиях, в которых мы жили как минимум четыре года, курс рубля был несправедливым. Он не соответствовал нашим базовым экономическим параметрам — таким как ВВП или тот же «индекс бигмака». Ничему этому курс рубля по 70 не соответствовал. Поэтому мы сейчас видим нормализацию курса. На торгах очень мало спекуляций, внешних спекуляций по рублю практически нет, и это, конечно, благоприятный фон. Ну, не будет же сам наш регулятор играть против себя, поэтому фон при отсутствии спекуляций в целом для рубля положительный.
Полную версию статьи читайте по ссылке.
